Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Страница 93

— Что, получили неприятное известие? — спросил он наугад и продолжал работать.

— Трудно сказать, — ответил наконец Брих и не успел сказать ничего больше, потому что зазвонил телефон. Бартош снял трубку.

— Это вас, Брих. Обычный голос.

— Не бросай трубки, юрист! — услышал взволнованный Брих в трескучей трубке. — Всего пару слов. Я сдаюсь, баран ты этакий. Поступай как хочешь. Я буду скучать без тебя на прогулке, спорить-то будет не с кем! А теперь всерьез: в субботу приходи к нам. Маленькая вечеринка… на прощанье. Хочу пожать тебе руку и опрокинуть пару рюмок со старым однокашником. И Ирена тоже. Она вчера была у тебя? Нет, нет, я ничего!.. Если ты едешь с нами, можешь не приходить в субботу, если же нет, приходи обязательно! Договорились? Больше я не звоню, а ты до субботы еще подумай.

— Приду, — упрямо сказал Брих.

— Шляпа! — насмешливо пропела мембрана, прежде чем Брих успел повесить трубку.

Круглые часы над дверью показывали четвертый час. Бартош поглядывал на них, чувствуя, как с каждой минутой в нем нарастает странное волнение. Сегодня он спросит ее! Что такое с ним творится, он и сам не понимает! Непостижимая, тоскливая и прекрасная песня зазвучала, вырвавшись из его сурового сердца. Только, пожалуйста, не называй имени, Бартош, ведь это нелепо, невероятно: ты и она!

И все же это было так. Иногда он поднимал взгляд и косился на пишущую машинку. Оттуда, казалось, веяло незнакомым теплом. И вместе с тем — тоской. Не помогает твоя прирожденная аккуратность, Бартош, не помогает блокнот… Да успокойся же, образумься!

Мария Ландова! Одно из заурядных имен, фигурирующих в этом блокноте. Но почему тебя тянет к ней? Ты не знаешь и не поймешь этого! Целыми днями вы сидите рядом, и ты даже не смеешь взглянуть ей в лицо. А ее не тянет к тебе, она, наверное, — нет, наверняка! — даже побаивается тебя! Иногда ты встречаешь уклончивый взгляд ее глубоких серых глаз, иногда заглядишься на быстрые пальцы над клавишами, иной раз завяжешь разговор о самых обыденных вещах, но и этот разговор скоро иссякает, потому что Мария не поддерживает его, а Бартош стесняется продолжать. Так почему же именно она?.. «Добрый день!» — говорит он ей по утрам. «Добрый день!» — раздается тихий ответ, в котором звучит нежелание вступать в разговор. Рассудком, конечно, можно понять, ведь он знает кое-что о ее жизни, у него записано в блокноте. Странная женщина! На столе, под стеклом, у нее лежит стихотворение Киплинга «Когда» и несколько наивных афоризмов. В верхнем ящике ее стола Бартош недавно заметил портрет «папаши Масарика».

Нет, он не ошибается в ней: она наивна, политически совершенно несознательна, видимо, сентиментальна, полна глупых предрассудков, робка и пришиблена. Она верит всем вымыслам о народной демократии и коммунистах… и о нем! Наверное, ее даже можно убедить, что он питается кровью «честных демократов». Итак, логически ясно, что она — враждебна, проникнута наследием ненавистного и презренного прошлого и пассивна!

Так почему же именно она? И маленькая Маша?.. Как это объяснить?

Читаешь дома инструкцию райкома и с испугом сознаешь, что тебе хотелось бы быть на службе, потому что там она. Преодолей же это! У тебя пропасть работы, скоро выборы, реакция возлагает на них последние надежды, партия ведет острую классовую борьбу. Что ни день, какая-нибудь реакционная тварь удирает за границу и там поднимает крик по радио: террор, полицейский режим, диктатура! На западе бряцают оружием и испытывают атомную бомбу. Поистине сейчас не время заниматься личными переживаниями. Ты знаешь, как сильна партия, знаешь, что солнце светит нам с востока — это Советский Союз — надежная опора. У нас бывали времена и потруднее, но и сейчас надо не дремать. Партия выросла, приняла в свои ряды тысячи честных людей, и это правильно. Но надо пресечь попытки врагов, предательских крыс, иуд и иудушек разного калибра, старающихся пролезть в партию, чтобы подорвать ее изнутри. Это не пройдет!

Приходится говорить на собраниях до хрипоты. Чувствуешь уважение и восхищение одних, страх и ненависть других. Споришь со своими и чужими. Иной раз, сжав голову руками, упорно стараешься поглубже осмыслить все эти бурные и вдохновляющие события. Что сейчас нужно делать? Наносить удары и набираться сил, бороться с головокружением у тех, кто вообразил, что все уже достигнуто. Нет, борьба еще только начинается! Бороться с диктаторскими наклонностями некоторых честолюбцев! С администрированием и карьеризмом. Ведь есть и такие коммунисты, которые пытаются шкурнически использовать партбилет. Их немного, но их честолюбие принесло много бед. Вот ему, Бартошу, пришлось выдержать у себя в комитете упорную борьбу с бывшим кладовщиком Саской, типичным честолюбцем и зазнайкой. Напористый Саска ходил гоголем, корчил из себя значительную персону, неутомимо «разоблачал» чьи-нибудь «проступки». Всякими интригами ему удалось, несмотря на возражения честных членов парткома, стать заместителем начальника отдела закупок. В компании он стал притчей во языцех, на него указывали пальцем. Вражеская пропаганда раздула несколько подобных случаев до гигантских размеров: вот-де каковы коммунисты!..

Надо отражать клевету и нападки из-за угла, разъяснять трудящимся причины продовольственных затруднений, а с продовольствием прескверно. Надо организовать в компании трудовые бригады добровольцев и отправить их в помощь угольным шахтам, там до зарезу нужны рабочие руки. А по вечерам еще приходится читать мерзкие анонимки, изобилующие бранью, гнусностями, бессильной злобой и кровожадными угрозами. Ну и что ж! Анонимка кладется в папку, а ты сплюнешь и подумаешь: «Пишите, сволочи, не жалейте бешеной слюны, рисуйте в ваших письмах петли и виселицы. Нас это не испугает, не собьет с пути, мы взялись за дело и не отступим, что бы ни случилось…»