Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Страница 51

«…Западные государства получили новый урок», — пишет «Монд».

Как же это случилось?.. Ирена сидит напротив, сложив руки на коленях, лицо ее в тени, в глазах испуг. Что сказать ей? Все обрушилось, как снежная баба под лучами солнца, все кончено… Вихрь этих пяти дней ворвался в твою жизнь, все в ней перепутал и вывернул наизнанку, перевернул весь твой мир. Брих вспомнил сегодняшний разговор с Барохом и ощутил бессильный гнев. Конец всему! Конец «выходу в люди», мама! «Смиришься, — говорит Ондржей, — будешь служить». А как сказал этот приветливый, ловкий человек в директорском кабинете? «Станете коллаборационистом». От жалости к самому себе и к этой женщине перехватывает дыхание… Чего она боится?

Таков, стало быть, мир, о котором мы мечтали? Послушай, они лгут, люди из того лагеря, все лгут! Взгляни хоть на своего старого приятеля, вот он, Ондра, который столько раз помогал тебе при протекторате. Вы были друзьями, хоть это и странная дружба. А сейчас он согнулся у освещенного ящичка радио и впитывает в себя каждое слово, как высохшая земля впитывает дождь. Тра-та-та-там!

Раж выключил радио, выпрямился и потянулся, словно стряхивая пыль и усталость. Он вынул из кармана портсигар и закурил, сосредоточенно размышляя.

— А что будешь делать ты? — спросил Брих.

Для меня вопрос вполне ясен. По правде сказать, я учитывал все возможности. Ты же меня знаешь. — Он самодовольно улыбнулся и выпустил дым. — Еще кое-какие дела закончу здесь, а потом за рубеж! Через западную границу! Ты поедешь с нами.

Он сказал это решительно и уверенно, и Брих внутренне весь ощетинился от протеста. Вечно одно и то же! Брих всегда упирался. Сегодня он лишь спокойно и решительно покачал головой.

— Не поеду. Это вздор.

— Поедешь, мой мальчик! У тебя гамлетовская натура: будешь долго колебаться, но наконец соберешь свои манатки и поедешь со мной. Там тебе бояться нечего, а здесь тебе не будет жизни, разве если дашь скрутить себя в бараний рог. Но ты честный человек и идеалист, я тебя знаю. А со мной ты не пропадешь, не бойся.

— А что потом?

Раж устало улыбнулся.

— Иные, может быть, будут призывать к сопротивлению, к подпольщине. Найдется немало сумасбродов, которые обожгутся на этом. Я не сторонник геройских поз и романтики. Это совершенно бесцельно, внутри страны не вырвешь власть из рук коммунистов. Я подхожу к вопросу практически: война! Это верное дело, это карта, которая не может быть бита, и выигрыша ждать недолго. На нее я ставлю, не колеблясь, мой мальчик.

— Таков, стало быть, выход? — ужаснулся Брих. — Нет, я его не принимаю.

— Можешь не принимать! — грубо выкрикнул Раж. — Мир наплюет на твое несогласие, пацифист! Ты не согласен? Я бы тоже предпочел мирно заниматься торговлей. Но если иначе не выходит, значит, берись за пулеметы. Я согласен, тысячу раз согласен.

В пьяных глазах Ража пылала злоба, он представлял себе кучки рабочих во дворе своей фабрики, видел их лица, стиснутые зубы, сжатые кулаки. Сколько раз уже вставала сегодня в его сознании эта сцена!

— Так-то, приятель! Это я называю отстаивать свободу делом, а не скулить о ее утрате. Так должно быть! Главный козырь в наших руках: это атомная бомба, если хочешь знать!

Раж почти выкрикнул эту фразу, стукнув кулаком по ручке кресла.

В наступившей тишине вдруг раздался жалобный, укоризненный плач младенца, пробужденного от сладкой дремы. За стеной щелкнул выключатель, было слышно, как мать убаюкивает ребенка.

Ирена больше не владела собой. Ошеломленный Брих слышал ее учащенное дыхание, похожее на всхлипывание. Подавив вопль, она вцепилась пальцами в волосы, вскочила с места и, без шляпки, в расстегнутом пальто, не оглядываясь, бросилась к выходу. Не успели оба мужчины опомниться, как Ирена исчезла во тьме.

Впереди кто-то громко отсчитал: «Раз, два, три, четыре…» Грянула песня.

В городе да в Колине
Выпивка дозволена.
У моей шинкарочки
Выпьем мы по чарочке.

Дружина рабочей милиции подходила к заводу. Все революционные песни были уже спеты, и кто-то вспомнил эту лихую, всем известную песенку, под которую так хорошо маршировать. Когда поешь, легче дышится и не замечаешь, как мороз щиплет нос.

Пели дружно и зычно, отстукивая каблуками по мостовой; бойкая песенка разносилась по безлюдной темной улице. Во время коротких пауз слышался только скрип ружейных ремней, стук подкованных сапог и опять: раз, два, три…

Дружинники свернули в переулок. Светились во тьме окна их завода; казалось, он приветствует их, дружески щурясь. Через застекленную крышу в ночь выливался желтый свет. Наконец-то дома!

Патера толкнул локтем Пепика, шагавшего рядом:

— Пой, Пепик. Не бойся, зубы не отморозишь!

Тот размашисто шагал, слегка согнувшись, своей обычной настороженной боксерской походкой. Лицо у Пепика было, как всегда, серьезное. Толчок в бок вывел его из раздумья, он кивнул и запел, не обращая внимания на резкий ветер.

Оказалось, что у Пепика тонкий «козлетон», дисгармонирующий с внушительными басами, слившимися в дружный хор. На фоне этого хора блеющий голосок Пепика напоминал мотылька, заблудившегося над гладью реки. Он пел так фальшиво, что шагавший рядом Етелка вскоре взбунтовался.

— Знаешь, лучше не пой. Занимайся своим боксом. У меня, парень, душа музыкальная, мне твой «козлетон» просто зарез. Тебе бы петь в хоре церковных сторожей и богомолок…

— Когда нужно будет выжить мышей из дому, позову тебя спеть, Пепик! — вставил из заднего ряда «кабальеро» Сантар.