Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Страница 161

161

— Что ты изучаешь? — осведомился Брих.

Маркуп удивленно поднял глаза, усмехнулся:

— Ты хочешь спросить, что я изучал, верно? — И он махнул рукой. — Медицину!

Будто лишь сейчас осознав положение, Маркуп отшвырнул карандаш.

— Проклятая сила привычки! Слушай, как тебе удалось тогда выбраться из Германии?

Камил Тайхман только теперь со стуком опустил наземь свои чемоданы, заплатил Хансу за помощь и воздвигся перед сводным братом, неподвижный, как жена Лота.

— Что тебе здесь надо? — холодно спросил он.

— Мне нужен ты, — насмешливо прищурил глаза Борис. Он встал перед тщедушным Камилом, выпятил грудь, прочно расставил ноги — воплощенный укор совести. Потом рассмеялся так громко, что Ондра прикрикнул на него.

— Тебе ведь известна притча о горе и Магомете? Глупо, правда, но подходит. Я нашел тебя нюхом. От всего сердца приветствую тебя, любезный братец, в этой вонючей норе. И скажи, к чему были все эти тайны с отъездом? От меня не избавишься! Я хотел прижать тебя к сердцу… Или ты испугался, что я перешел к коммунистам и хочу тебя выдать? Или дело в чем-то другом?..

— Перестань болтать! — раздраженно рявкнул Тайхман-старший. — Не срами нас, мальчишка!

— Черт бы побрал этих братьев, — взялся успокаивать их Лазецкий. — Только сойдутся — и давай ругаться. Господа, это приключение всех нас сроднит, вот увидите! Но мне кажется, нет никаких причин задерживаться. Здесь не очень-то уютно, не правда ли, милостивая госпожа?

Калоусова молча возвела очи горе и разразилась потоком жалобных упреков по адресу мужа, а тот снова уселся на стул у самой печки, объявив, что занимает этот стул до самого отхода, так чтоб никто не садился на него. Он грелся, как старый кот.

— Послушайте, ваша милость, — возмущенно откликнулся Борис. — По какому праву?! Захочу — и сам сяду на этот стул! Здесь все привилегии — к черту!

Предотвращая перепалку, вмешался Лазецкий, успокаивающим тоном предлагая перемирие:

— Господа, господа, не станете же вы торговаться из-за стула! Наша цель куда важнее… Спокойно, никакой паники! Все можно устроить мирно, демократически — не правда ли?

С приходом последней группы в хижине действительно стало очень тесно. Сесть было некуда — стулья все заняли, а от коек шел слишком неприятный запах. Эва уверенно уселась возле самой печки, и Калоусовой это не понравилось. Видали, пришла последней, а забрала лучшее место! Кто она такая вообще? По какому праву? Гуго!..

— Послушайте, уважаемая дама, — зашипел Ондра, — прекратите! Она останется там, где сидит. Покорно прошу, ограничьте ваши претензии!

— Я не с вами разговариваю, — отрезала Калоусова и обратилась к супругу за мужественной защитой, но тот утомленно молчал и глядел в пространство. Лазецкий попытался замять недоразумение, рассказав двусмысленный анекдот — один из тех, которые он записывал в блокнотик, — но успеха не имел. Все озабоченно хмурились. Брих шепотом беседовал с Маркупом, наблюдая за Хансом, который, сидя в своей излюбленной позе, жмурил в тепле глаза, невозмутимо спокойный, вознесенный над этим сбродом, суетившимся вокруг. Бриху показалось, что Ханс насмешливо усмехается.

Камил Тайхман сел на чемоданы посреди хижины, словно для того, чтобы лучше видеть окружающих; время от времени он бросал на Бориса испытующие взгляды, полные невысказанных опасений. Он не стал раздеваться и каждые пять минут спрашивал Ража, когда же они двинутся через границу.

— Почему это тебя так интересует, дорогой? — спросил, подойдя, Борис. — Все равно я, как брат, буду держаться за тебя с цепкостью клеща. Боюсь, как бы ты не плюхнулся в какую-нибудь лужу. Такой уж ты цыпленок…

— Как знаешь, — махнул рукой Камил, — но я, как брат, советую тебе быть осторожнее.

— Благодарю за предупреждение, — сказал Борис и бодро, изо всей силы, хлопнул Камила по спине, едва не свалив на пол. — Признаться, твоя хрупкая нежность трогает. Все-таки брат есть брат, хоть он и попытался улизнуть из-под носа. Сказывается родная кровь, не так ли, невестушка?

Крашеная блондинка подняла глаза от раскрытого учебника английского языка и понимающе улыбнулась Борису. Эта слишком выразительная улыбка заставила дрогнуть птичье лицо Тайхмана-старшего, но не вывела его из равновесия. Наблюдая за обоими, Камил заметил, что его любовница шепчет про себя. Брих понял — она старается вызубрить несколько английских глаголов, произнося их с ужасным акцентом, перенятым из американских фильмов, и сказал ей:

— Вы слишком искажаете акцент.

Задетая за живое, она обернулась к нему и отрезала:

— Если угодно, можете меня поучить!

— Возьмешь учителя, — проворчал Камил, — а теперь брось это дело, не действуй мне на нервы.

Борис язвительно захохотал.

— Лучший учитель — красивый молодой американец! К примеру, офицер! Но он обязательно должен быть красивым, уроды нам ни к чему. С ним, невестушка, вы в два счета договоритесь, и акцент исправится!

Калоус не сдержался, прыснул, залился грудным смехом, но быстро стих под укоризненным взглядом жены. А она обратилась к Борису:

— Вы слишком развязны, молодой человек, надеюсь, вы это сознаете! Я таких замечаний не потерплю!

Камил Тайхман позеленел от ярости, но сдержался. Никакое оскорбление не могло принудить его подняться со своих чемоданов.

— Болтаешь как дурак, да ты дурак и есть, — пробормотал он, замыкаясь в себе.

— Все дураки, — вдруг произнесла Рия, чем привлекла всеобщее внимание. Она дерзко выдержала эти взгляды; уголки ее губ опустились, а в глазах отразился интерес исследователя. — Сброд!

161