Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Страница 144

144

Проклятый дождь! Шелестит в кронах каштанов, с плеском льется на разбитый тротуар. В конце улицы ветер раскачивает фонарь, в его тусклом свете с трудом различаешь очертания предметов.

И как пустынно!

Потом в поселке где-то залаяла собака, и тотчас другие вступили в этот унылый концерт.

Свистнул пригородный поезд у переезда. А так — все тихо.

Борис, дрожа от холода, следил за светящейся стрелкой часов. А сердце! Мечется, будто хочет вырваться, а грудная клетка словно сдавлена железным обручем. Нет, это не страх! Он не поддастся ему! — И все же никак не совладать с непроизвольной дрожью, зубы начали выбивать дробь, Борис судорожно стиснул нож в кармане плаща. Я должен, должен! Я докажу им, докажу!.. Скорей бы уж, чтоб все было позади! Одиннадцать часов. Бесконечность! А может, он не придет, затрепетала в нем робкая надежда. Борис резко одернул сам себя. Стало грустно — отравленный тоской, он затерян в гнетущей тьме, один на один со своей готовностью совершить великий подвиг; сжимает зубы — а на глаза навертываются слезы. Быть бы дома, у мамы, ощутить на своих волосах ее нежную ладонь! Нет — не думать. Теперь все решается. Тот — коммунист, твердил про себя Борис, коммунист! Коммунист! Ее брат! Один из тех, кто отнял у него все! Я должен, должен! Половина двенадцатого — жду целую вечность… Борису казалось, что с каждой минутой, секундой даже, через поры его тела испаряется решимость действовать, что это ожидание в ночи перемалывает его мельничными жерновами, связывает ноги, сдавливает горло. Кровь свистит в мозгу! Выдержать! У меня — нож! Ничего со мной не может случиться! Я не трус! Не думать, не думать ни о чем! Никто не догадается! Скорей бы покончить с этим, скорей бы…

Когда после такого страшного ожидания Борис услыхал приближающиеся шаги, хлюпающие по грязи дороги, ему почудилось — он теряет сознание, умирает от ужаса, становится неживым предметом…

Или это сон? Нет, это не может быть правдой, он не здесь, с ножом в кармане, и мозг его не истерзан страхом — он далеко отсюда, в тепле, в приятной безопасности…

Борис выглянул из своего укрытия, вперил взгляд в темноту и задохнулся.

Он! — мелькнуло в мозгу.

Вжавшись в проем ворот, он закрыл глаза, не в силах пошевелиться.

Гранильщик Вацлав Страка возвращался с заседания совета Национального комитета. Он устал: заседание затянулось. Обсуждали проведение Первого мая. Праздник на носу, а господа комитетчики только глаза протерли. Ясное дело, опять, как всегда и везде, все взваливают на стекольную фабрику! И председатель фабричного совета — к тому же еще и душа фабричного оркестра — обязан в этом участвовать!

Послали за ним только под вечер. Вацлав поворчал, поломался — мол, проспали, так и делайте все сами! Мы-то, на фабрике, уже готовы! Но потом нахлобучил кепку и отправился с намерением малость вправить мозги этим сонным тетерям из Национального. Тем более что дома нынче будто черти с цепи сорвались. Перед ужином вспыхнула обычная ссора между отцом и сыном, какой уж тут отдых! Оба сели за стол друг против друга, мрачно уткнулись в тарелки с картофельной запеканкой; даже дети сегодня не осмеливались пикнуть. С ума сойти. Этот старый дуралей вбил себе в голову двинуть в Прагу к доченьке, выплакать на ее груди свое родительское горе. Так его там и ждали!

Что происходит с Иреной? Не ответила на два его письма. А он все поджидал почтальона — напрасно. Встревожился, чертыхался в душе, что отнюдь не снимало тревоги. Чертова девка! Начал было третье письмо, чтобы как следует ее отчитать, да не дописал, так и носил в кармане. Никому незачем знать, что он ей пишет. Или обиделась, надутая барынька? Если в самом деле обиделась, так и дьявол с ней! Ей же добра хотел. Будто она его не знает. Но подсознательно чувствовал, что дело тут в чем-то другом, он хорошо знал свою сестренку. Чтобы так ее изменил брак с этим… не хочется верить.

Ну, не пишет, и ладно. Милости выпрашивать не станем, хмуро рассудил Вацлав, — и все-таки что-то не давало ему покоя. И он резко осадил свою жену, Божку, когда та в разговоре коснулась больного места в семье. Что могло случиться с Иреной?

С такими мыслями он возвращался домой. Заглянул по дороге в трактир, принял стопку водки «для сугрева», и теперь ему шагалось легко. Только дождь сволочной льет и льет. Вацлав прибавил шагу, сунул руки в карманы.

Прошел под фонарем в конце улочки, тень от козырька кепки надвое разделила его лицо. Двинулся вдоль высокой ограды сада священника, обходя лужи, едва заметные в тусклом свете далекого фонаря; насвистывал тихонько, в такт шагам.

Огоньки рабочего поселка уже подмигивали ему издали.

Быстро миновал ворота в ограде и, лишь отойдя немного, услышал нечто вроде тяжкого вздоха у себя за спиной. Круто повернувшись, вынул руки из карманов и перестал свистеть. Вгляделся в темноту. Ничего. Хотел было двинуться дальше, но тут заметил в проеме силуэт неподвижно стоящего мужчины. Подумал, что это обман зрения, но темная фигура шевельнулась.

Вацлав подошел ближе. И верно, кто-то стоит, прижавшись к воротам, тихий и оцепенелый, только дышит сипло.

— Кто там?! — крикнул Вацлав и подошел на шаг ближе.

Тишина! Вацлав хотел вынуть спички из кармана, но тут человек выскочил из проема и с хриплым, безумным воплем взмахнул рукой… Нанес удар! Руку вела судорожная сила безумца. И достигла цели! Борис ощутил это по пальцам. Какое ощущение!

Еще раз!

Вацлав зашатался, внезапный удар отбросил его к мокрой стене, он вскрикнул от боли, но тотчас схватил нападавшего за горло, сдавил, словно тисками.

144