Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Страница 110

110

Через стенку проникла тоненькая ниточка детского голоска, затем — голоса женщин. «Больше я ему не дам, мама, — говорил более молодой голос. — Не то желудочек испортится. Я его взвешивала. Он кричит не от голода». И немного погодя: «Не знаете, куда ушел Пепа?»

Плач ребенка мешал Бриху. Отложив перо, он бросился на тахту. Закрыть глаза, сдавить виски ладонями! Спать!

Утром, придя на службу, Брих все подозревал, что тощий тип, сидящий напротив него, своим носом ищейки учует беспокойство, поселившееся в нем, хотя Брих скрывал его под маской равнодушия, чуть ли не безразличия. А тот так и сверлит его своими проницательными глазами… Пускай! Я не сдамся! В четыре часа, едва за уходящими сотрудниками захлопнулась дверь и Брих остался один, он бросился к машинке Врзаловой, заложил несколько копий и принялся терпеливо стукать по клавишам.

Печатал он неважно, да и машинка была плохая. Тюк, тюк! — уныло разносилось по комнате, а за окнами опускались на крыши печальные сумерки.

Тюк, тюк, тюк! Брих до того погрузился в работу, что не заметил, как за стеклом «аквариума» появилось лицо дяди Мизины. Тот тоже задержался на работе, и его привлек стук машинки. Прищурив глаза, Мизина с любопытством наблюдал за поздней деятельностью племянника, но не выходил к нему.

Готово, дописано! Брих хотел еще перечитать свое творение, но в темную уже комнату ввалилась уборщица — ее жирные бока так и тряслись. Она смерила Бриха недовольным взглядом. Привычку взяли — торчат тут после рабочего времени! А ты жди, когда милостивый пан соизволит удалиться!

— Долго еще будете работать, пан доктор? — резко спросила уборщица и, ни минуты не медля, начала тереть вокруг него половой щеткой, она тяжело дышала, злобно ворчала по поводу того, что Брих насорил пеплом на паркете.

Он испуганно сунул рукопись в стол, навалил на нее кипу счетов и по сумрачным коридорам побежал к выходу. На предвечерних улицах уже веяло теплым дыханием весны. Брих шагал, не глядя на прохожих, пока не дошел до привокзального сквера. Сел на свободную скамейку, чтоб успокоилось бешено колотившееся сердце.

Вскоре над его головой засветился молочный шар фонаря, свет лег ему на лицо. Он встал, пошел дальше.

Потом весь вечер просидел в кресле, размышлял. Кто-то стучался в дверь — Брих не двинулся, не открыл. Стучавшийся, подождав немного, ушел — хлопнула дверь в прихожей. Брих выглянул в окно и в свете уличного фонаря узнал Иржину. Она торопливо шла вверх по улице. Ну и что? Еще раз послужить ей в роли жилетки, выслушать жалобное песнопенье девичьего сердца? Бриха вдруг пронизало сострадание и нечто вроде опасения, но он заставил себя вернуться к своим размышлениям. Кому? Кому послать свое воззвание? Попытался было заняться экономической географией, да отодвинул учебник. Начал читать толстый роман Пристли — раскопал у букиниста на языке оригинала, — ускользала связность повествования. Включил приемник, прослушал вечернюю передачу «Голоса Америки» и сразу переключил на проигрыватель, стал рассеянно слушать «Прелюд» Дебюсси. Сегодня музыка не доходила до души, не волновала, она была немой и звучала, словно для кого-то другого.

Слушал, думал об Ирене, и тоска наваливалась на сердце.

Закрыл усталые глаза.

3

Она что-то подозревает? — думал Патера. Наверняка! Власта умна и наблюдательна, от нее ничего не скроешь. Он познакомился с ней вскоре после майской революции, иной раз в шутку называл «адвокатик женского пола». Каждый день поджидал ее перед магазином тканей; с грохотом падала железная штора, и Власта выбегала из магазина, брала его под руку, светясь улыбкой. Такая она была. Любила всем сердцем, до самой глубины его — но и рассудком руководилась. Любить означало для нее заботиться, стоя на земле обеими ногами. Когда он с юношеской неуклюжестью признался ей, что хочет, чтобы она стала его женой, Власта и не подумала посмеяться над ним. Ждала этих слов без нетерпения и приняла как должное. Что ж, он ее любит, она его тоже, и это прекрасно, и хорошо, и естественно — и надо сделать из этого практические выводы.

Согласилась без колебаний и сразу начала строить планы. Власта снимала комнату и знала, что Патера живет с матерью и маленькой племянницей, оставшейся сироткой после гибели его брата и невестки, и что занимают они плохонькую двухкомнатную квартирку, — но не испугалась этого. Он же ни минуты не сомневался, что Власта заменит мать маленькой Аничке, и не ошибся. И вот эта квартирка наполнилась светом и смехом, Власта вошла в нее с одним чемоданчиком, но принесла с собой нечто нематериальное, некую смесь тепла, добра, надежности, — люди именуют это счастьем! Оказалось, что обманное словечко, так часто употребляемое всуе, имеет свое содержание. Оно сделалось постоянным, но вслух никогда не называемым, гостем; заполнило дни Патеры, как свежий воздух. Казалось, нет такой тучи, которая могла бы омрачить их скромный очаг. Интересы у них были общие, Власта любила читать, хотела, чтобы чисто было и в ней, и вокруг нее, умела заразительно смеяться — а когда нужно, то и браниться. Оба любили природу и с самой весны до осенних заморозков выбирались в Брдский лес, собирали грибы, шалили вместе с Аничкой, которую Патера нес на закорках большую часть дороги, и возвращались домой, шумные, проголодавшиеся и счастливые. Патера работал на заводе, Власта целый день моталась за прилавком; когда она забеременела, стало одной радостью больше. В один прекрасный день в маленькой квартирке появился крошечный крикун, и Патере казалось — ничто уже не может разрушить мир его простого дома.

110