Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Страница 86

— Вы в самом деле того мнения, что я заслуживаю повышения? Теперь? Но я ведь не состою в вашей партии и даже не собираюсь вступать в нее. Нет, я не из числа призванных.

Бартош улыбнулся.

— Вздор. Нам нужны образованные и честные люди. А вы именно такой человек. Не понимаете вы, что ли, что перед вами сейчас, как никогда, открыты все пути.

— Понимаю, и все же… Разве вы считаете дурным то, что я сижу здесь?

— Я считаю это нелепым, — спокойно сказал Бартош.

— Откровенно говоря, это прежде всего мое дело. Как вы думаете?

— Прежде всего да. Но не целиком. Сейчас каждый должен делать ту работу, на какую способен. Образование — это вклад в человека, его надо возвращать с процентами. Вот как надо подходить к этому вопросу.

— Спасибо за поучение, — коротко сказал Брих. — Мне уже говорили нечто подобное. Мол, нерациональное использование кадров. Это верно, но при других обстоятельствах. Кончим, однако, этот разговор. Есть у вас еще вопросы?

Бартош выдул из мундштука окурок прямо на пол, но тотчас же нагнулся и сунул его в переполненную пепельницу. Потом он снова повернулся к Бриху.

— Помнится, в феврале у нас с вами был интересный разговор. Жаль, что мы его тогда не докончили.

— Излишне к нему возвращаться. Сейчас все переменилось.

— Вот видите. А меня как раз интересует, каковы ваши взгляды сейчас?

— Взгляды на что?

Слабая улыбка не сходила с губ Бартоша. С минуту он размышлял, глядя на стол.

— Ладно, будем вполне откровенны; вы с нами, Брих, или против нас?

Это был вопрос в упор, направленный прямо в цель, он, казалось, проник в самое сердце Бриха.

— Не уверяйте меня, что в нынешней обстановке вы часто говорите откровенно, — раздраженно сказал он. — Это было бы наивно. Вы спрашиваете всерьез?

— Вас — безусловно всерьез.

— У меня нет причин не ответить, — сказал Брих, поднимая взгляд. — Не знаю, чего вы добиваетесь, но это не важно. Я ни с кем. Ни с кем! Ни с вами, ни против вас. Я не считаю, что партийная ограниченность — это прямая дорога в рай. Не то чтобы я был во всем несогласен с вами. Но из нашего последнего разговора вам должно быть ясно, чего я не приемлю. В этом смысле мои взгляды не изменились. И оставим эти темы, пожалуйста. По принципиальным вопросам мы не договоримся. Споры о свободе и демократии кончаются обычно впустую, а нам сейчас нужно составлять отчет, а не спорить. У вас свои взгляды, и я на них не посягаю. Мы работаем дружно, а большего, может быть, и не надо.

— Ладно, — согласился Бартош. — Скажу вам только вот что: вы кое с чем несогласны, и это я вполне понимаю. Но надо иметь ясность в основном вопросе, каково прошлое и каково будущее, где смерть и где жизнь. Для этого достаточно здравого смысла и непредубежденности. Вы говорите: я ни там, ни здесь. Это вздор, и к тому же опасный. И я…

— Можете доложить об этом где и кому угодно! — вспыхнул Брих и тотчас почувствовал, что сказал глупость. Сердце у него колотилось. Бартош недоуменно посмотрел на него, засмеялся и забарабанил пальцами по столу.

— Вы имеете в виду донос на вас? О господи! Пропаганда небылиц сейчас, правда, развернулась вовсю, но я не думал, что ей поддадитесь и вы, умный человек… Кроме того, я считаю вас порядочным человеком. Не стройте из себя мученика за чужие интересы. По-моему, у вас просто хаос в голове, вы кормитесь какими-то гнилыми идеями. Ни там, ни здесь! Как это назвать, а? Вздор, и только.

— Называйте как хотите, — уже сердито возразил Брих. — Если человек не поглощает безропотно вашу пропаганду, значит, он кормится гнилыми идеями. Любите вы навешивать ярлыки. Бац — и зачислен в реакционеры! Меня вы, наверное, тоже уже классифицировали: редкий экземпляр. Ну, хватит. Я никому не мешаю, политикой больше не интересуюсь, за карьерой не гонюсь, зарабатываю свой хлеб честным трудом… Оставим эти разговоры, чтобы сохранить здоровые отношения по работе. У вас наверняка и без того хватает хлопот. Не стоит увеличивать их из-за одного человека, который, как вы выражаетесь, питается гнилыми идеями. — И он демонстративно уткнулся в бумаги, показывая, что считает этот неприятный и бестолковый разговор законченным. Раз и навсегда!

Бартош нагнулся и снял очки. Его лицо стало вдруг необычно молодым и словно бы обнаженным. Роговая оправа стукнула о стеклянную доску стола. Бартош протер пальцами глаза, взгляд его был серьезен.

— Я хотел откровенного разговора с вами, Брих. Я согласен и допускаю, что в борьбе, которая разгорелась кругом, совершаются ошибки. Кое с кем, возможно, обошлись или еще обойдутся несправедливо. Но не может же это совсем сбить с толку разумного человека. Ведь решаются великие дела. Я понимаю, что вас многое волнует, со многим вы, возможно, не согласны. Но, господи боже, не палить же из пушек по воробьям. Вы безусловно во многом правы, однако ошибаетесь в самом главном. И никакой вы не редкий случай, совсем нет! — Он продолжал тихим голосом, не смущаясь кажущимся безразличием Бриха, и говорил с полной откровенностью, зная, что шаблонные фразы не возымеют действия; ему было ясно, что Брих только делает вид, будто не слушает. — Интеллигенция — это особая проблема… Разумеется, часть ее. Многие образованные и честные люди не понимают, что все происходящее — в их собственных интересах. Социализм не только для рабочих и для членов компартии, он для всех. У нас много беспорядков, да и мы, коммунисты, не всегда действуем правильно, кое-чего мы еще просто не умеем. Мешает и груз прошлого, врожденный консерватизм. До недавнего времени в нашей стране был деятель, претендовавший на роль идейного вождя интеллигенции. Вы знаете, о ком я говорю. Он даже придумал не лишенное элегантности название той болезни, которую прививали себе люди, верившие в его надпартийность; они называли себя внутренней эмиграцией! Но это же вздор! В конце концов он стал изменником и теперь ищет случая облить грязью нашу республику. Что у него на уме, то будет и на языке, вот увидите. Такова логика борьбы. Так вот, этот прожженный деятель тоже клялся, что он не против социализма. Почему бы, мол, и не построить социализм, давайте поговорим об этом, господа. И он разглагольствовал так возвышенно и хитро, что ему удавалось держать в заблуждении многих совсем неглупых людей. Метод у него был неплохой: так называемый объективизм. Своего рода патент на чистый разум. Надпартийная точка зрения! Фальшивый гуманизм и жонглирование понятиями, которые, как вы сказали, имеют вполне определенное содержание: свобода, демократия, социализм. Особенно успешно он занимался «ловлей блох» — извлекал на свет всякие мелкие промахи и недостатки и поднимал крик: «Не таким мы представляли себе социализм, это же террор, надругательство над демократией!» Раздуть, отвести глаза, чтобы люди не увидели правды, не смогли отличить ее от лжи, вот его метод. Заглушить мелкими фактами, пусть подлинными, главную и великую правду и разжигать в интеллигентах кастовое сознание: «Нас, мол, не тронь! Духовная соль народа, интеллигенция, под угрозой коммунистического произвола!» Нашлось немало таких, кто попался на это. Даже честные и порядочные люди…