Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Страница 65

Доехал до завода на трамвае, по грязному тротуару пробежал до проходной, придерживая шляпу, чтобы не сдуло сильным ветром. Когда шел через двор, кто-то его окликнул:

— Эй, Патера! На свадьбе свидетелем побывал?

Патера не оглянулся на шутника, взбежал по лестнице в раздевалку, снял свой воскресный костюм, аккуратно повесил на плечики. Цех уже издалека приветствовал его гулким грохотом, особым запахом металла и пыли. Наконец-то дома! Поздоровался со всеми, подняв палец к кепке, ткнул кулаком Пепика, который, сидя на корточках, копался в ящике с инструментами. Здесь объяснялись жестами, кивками головы; не пройдет и минуты, как пневматический молот Патеры застучит короткими очередями по серебряной плоскости дюраля, — тррра, тррра! — вытряхнет все заботы из его души, прогонит гнетущую растерянность, все заглушит металлическим своим голосом. Здесь ты как на фронте, в оглушающей атаке, где тонет все, что есть в тебе слабого и робкого! И некогда в этом копаться, тебе хорошо тут, чувствуешь свою силу и ловишь себя на том, что под этот мужественный грохот, отдающийся в голове, насвистываешь какой-то назойливый мотивчик.

Рядом, с короткими перерывами, жужжит электродрель Пепика, вонзаясь острием в дюраль, сыплется из-под него на цементный пол серебряная пыль. Вот Пепик поднял глаза, ощупал тебя серьезным, вопросительным взглядом. Ничего, ухмыляется про себя Патера, пускай помучается от любопытства! Только в перерыве, когда уселись рядышком на деревянный ящик и принялись жевать, вперив взгляды в одну точку на полу, Пепик не утерпел:

— Ну, что? Чего они от тебя хотели-то?

— Не свались на пол, Пепик! Хотят сделать меня директором одного завода. — И Патера, как ни в чем не бывало, положил в рот очередной кусок отбивной.

Пепик недоверчиво провел пальцем под чумазым носом.

— А ты что? Согласился?

Патера пожал плечами. Тщательно закрыл крышкой свою жестяную коробочку с едой, сунул ее в карман.

— Еще нет. Обмозговать надо. Посоветуй, Пепик, что делать?

Пепик, полуоткрыв рот, довольно глупо таращился на него — Патера, как бы утешая, хлопнул его по мускулистой спине:

— Если соглашусь — возьму тебя с собой! Пускай будет там у меня хоть одна знакомая физиономия… Ладно, не хмурься! Все ведь это еще… не того!

Вот так. И нарушено славное рабочее настроение, всегда объединявшее их. Нет, они по-прежнему работают вместе, но втиснулось между ними что-то, как бы туча нелегких раздумий. Пепик с яростным упорством сверлил отверстия. Ах ты черт, как все изменилось! И это теперь, когда мы так хорошо сыгрались! И зачем они придумали такое… Пепик работал молча, стиснув зубы, словно был перед ним противник тяжелого веса, а не холодный гладкий металл. Ну, если Патера согласится — пойду с ним, решил про себя Пепик. Но тут же вспомнился ему боксерский клуб, скакалки, медицинболы, закаляющие грудную клетку тяжелыми ударами, освещенный квадрат ринга и то великолепное волнение, от которого сбегаются слюни под языком в ожидании гонга и команда, когда ты ринешься из своего угла, охваченный жаждой боя, — и опять заколебался. Руки опустились.

Остаток смены прошел в молчании. После гудка Патера пошел в партком. Сидел за круглым столом, смолил сигарету за сигаретой, настолько погрузясь в свои мысли, что как бы отсутствовал на заседании. Директор!.. А что скажет на это Власта?

Заседание затянулось допоздна — обсуждались важные вопросы заводской жизни, рассматривались заявления о вступлении в партию, в числе прочих — Пепика. Только тут Патера высказался, хотя в этом и нужды не было — Пепик пользовался всеобщим доверием. За последние дни парторганизация разрослась, пора было подумать о ее разделении, об избрании новых бюро. Стали называть имена, обратились и к молчаливому Патере.

— Что с тобой, Йозеф? Сидишь нынче как пенсионер. Возглавишь бюро у вас в заклепочном, если предложим твою кандидатуру?

Патера очнулся, оторвал взгляд от окна, за которым уже стемнело, задавил окурок в пепельнице. И заговорил. Так и так, товарищи, кому же еще рассказать об этом, как не вам… Он говорил тихо и серьезно, поделился с ними своими опасениями, стараясь ничего не упустить. Вот как обстоят у меня дела, товарищи!

Он кончил, и настала тишина — люди обдумывали услышанное. Потом завязался оживленный разговор. У Патеры сложилось впечатление, что он их вовсе не удивил; он слушал товарищей, легонько кивал головой, и было ему хорошо среди своих. Взгляд его скользил по лицам — о каждом из них он мог бы рассказывать часами.

— К примеру, Машек. Послушать только, какие ехидные вставляет он замечания — любит поддеть, хитрец! Вот он сейчас рассуждает:

— Чего там! Подумаешь, директор… Ясное дело, соглашайся. Но только партия посылает тебя туда не для того, чтоб ты там свои косточки покоил, это, брат, работенка — ого! Думаю только: как бы ты там нос не задрал, бывает, что и сам не заметишь, — так я говорю? И уж придется тебе набить свою башку разными ученостями, чтоб не погореть…

Патера уловил под этими словами привкус зависти — и усмехнулся. Смотри, Славек, не поддавайся честолюбию, знаю, вообще-то ты парень что надо и честный коммунист, но на этом масле можешь и поскользнуться! — думал он, глядя на говорившего Машека.

Адамек, постукивая карандашом, старался успокоить Батьку, который нетерпеливо ерзал на стуле и все перебивал медлительного Етелку. Всякий раз, как тот заговорит, Батьку приходилось придерживать — его взрывчатая натура не выносила мешкотности этого добряка, который с трудом ворочал языком.