Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Страница 35

— Еще бы! — Кашалот хлопнул ладонью по столу. — Вы загружены политическими и государственными делами. Пожалуйста, можете идти. Я не мелочен, но извольте отдать себе отчет, что этими своими революционными делишками вы занимаетесь в служебное время и вопреки прямому запрету своего начальника, пан бухгалтер…

— Разрешу себе от имени всех честных людей попросить вас, пан…

— …неизбежные последствия этого…

— Я беру на себя! — вспыхнул Бартош.

Разговор был окончен.

Бартош быстро нажал ручку двери и наткнулся на человека с испуганным выражением лица. Тот, очевидно, подслушивал и был застигнут врасплох. Бартош узнал Мизину, заместителя главного бухгалтера контокоррентного дела. С минуту он потешался над растерянностью Мизины, потом уступил ему дорогу. «Пожалуйста, заходите!»

— Г-км… — бормотал покрасневший Мизина. — Я как раз иду к пану управляющему… по срочному делу… Надеюсь, он меня примет…

Плетясь по коридору и радуясь, что боль в желудке опять прошла, Бартош размышлял о Мизине: мещанин, стяжатель, больше ничего. Он хорошо знал цену этому человеку. Именно с помощью таких людей всякие «кашалоты» строят свою карьеру.

На повороте коридора Бартош, вторично за этот день, встретил Бриха и оглянулся на него, открывая дверь своей каморки. Его интересовал этот долговязый юрист, племянник Мизины, который, несмотря на университетский диплом, продолжал работать у дядюшки, в контокоррентном отделе. Что же ты за птица, что представляешь собой, интеллигент? В бухгалтерию Брих поступил недавно, после того как отслужил срок в армии, и Бартош знал, что Брих скоро перейдет в экспортное управление. Это правильно, человек с таким образованием и знанием языков годится для большего, чем бухгалтерия. Иногда он встречал Бриха в коридоре или оказывался рядом с ним за обедом в столовке, они обменивались незначительными фразами, и Брих исчезал. Ни рыба ни мясо! Что он за человек?

Бартош еще раз вспомнил о Брихе, когда поздно вечером, после третьего заседания, возвращался домой, на Малую Страну. Горький опыт приучил Бартоша анализировать людей. Привычка к этому сложилась у него давно и со временем превратилась в подлинное увлечение. Больше всего на свете его интересовали люди. Он привык терпеливо выслушивать их, не задавая назойливых вопросов, которые могли бы вызвать подозрение в чрезмерном любопытстве. На службе его считали сухарем и холодным педантом, безразличным к людям. Он знал это, знал также и то, что у товарищей по парторганизации он, видимо, вызывал смутное и беспричинное опасение: этакий педантичный старый холостяк, никогда цифры не перепутает, и вдруг член партии! От него веет холодом. Механизм, а не человек. Машина, точная и надежная, в служебных ли, в партийных ли делах. Партийные денежные отчеты, протоколы собраний он вел с гнетущим совершенством. Все знали его как честного и культурного коммуниста, и все же…

Бартош наблюдал людей, размышляя о них и даже записывая свои наблюдения аккуратным почерком в блокнот. Сколько он исписал таких блокнотов? Много, последний был за номером тридцать семь, это не шутка! На линованной в клеточку бумаге сошлась пестрая компания — коммунисты, мещане, подлецы, доносчики и заключенные, женщины и мужчины. Характеристики гестаповцев из Дахау чередовались с характеристиками сотрудников бухгалтерии и других отделов. Чего только не было в этих блокнотах: лица, повадки, словечки, странные изречения, отрывочные сведения наряду с глубокими характеристиками, которых писателю хватило бы на несколько лет работы. Там можно было прочитать и о неудачах, о несбывшихся надеждах…

Перелистай блокноты, и изумишься, как многообразна и сложна жизнь, какой в ней небухгалтерский хаос! Бррр! Как ни старайся, опыт, заключенный в этих тридцати семи блокнотах, не приведешь к общему знаменателю, не разложишь по полочкам. Скользишь по поверхности и сознаешь это. Человек! Завести бы картотеку, такую же многочисленную, как само человечество. Составлять ее хладнокровно, методично, с исследовательской объективностью и глухим сознанием тщетности этого занятия. Но это только глупая пустая забава старого холостяка, живущего как одинокий филин. Так иногда думал Бартош, но продолжал вести записи. Он редко перечитывал написанное. Исписав блокнот, он, махнув рукой, клал его на дно сундука, к другим.

«Что же я сделаю с ними когда-либо? Ничего!»

Днем, во время недолгого отдыха, Бартош вынул из кармана блокнот, перелистал его. Вот тут написано о Мареде… Он только что заходил ко мне. «Хороший человек, спокойный, как все рыболовы. Кто бы подумал, что он в разводе с женой. Почему? Он простой и сердечный, с ним чувствуешь себя легко, нам нужны такие люди. Из всего комитета он мне по-человечески ближе всех, он единственный иногда находит путь…» Вот еще одна запись: «Мария Ландова из контокоррентного отдела, тридцать три года, внебрачный ребенок, видимо, неудавшаяся жизнь. Недоверчива, робка и наивна. В ее книжке «Песнь о Бернадетте» лежала фотография Масарика. Зачем она носит очки в темной роговой оправе, ведь они ей не нужны… Впечатлительна? Нет, скорее сентиментальна. Наверняка хранит все письма, перевязав их ленточкой. Политически неразвита и, конечно, против нас. Взглянешь ей в лицо — опускает глаза. Машинистка отличная».

«Вздор, — недовольно подумал Бартош. — Что, собственно, я о ней знаю? Пару пустяков!» Он вынул автоматический карандаш и после недолгого размышления начал новую запись: «Доктор прав Франтишек Брих».