Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Страница 228

228

— Купанье там классное. Два пруда. Послушай-ка, а ты плавать умеешь? Смотри не утони! Что я тогда буду делать?..

Он прогонял своими восторженными речами ее тоску и страх. Эстер слабо, с молчаливой благодарностью улыбалась его заботливости.

— А если нас схватят?

— Нет, не схватят. Не думай об этом. Ведь мы же будем вместе. А вместе ты не боишься! Завтра, завтра!

Им обоим стало казаться, что в комнате посветлело, часы на его руке тикали ясно и безбоязненно. Павел лег совсем близенько к ней, погасил лампу. Обнял. Она съежилась в его объятиях и закрыла глаза. Они вели безмолвную беседу, разговаривали без слов, одной лишь речью тела, крови, дыхания. Думали о завтрашнем дне, о лесе и облаках, о созвездии Лиры, обо всем, что увидят и почувствуют, о том, что оба будут жить. Может быть, завтра…

Все это походило на приступ легкого головокружения. И было рядом — рукой подать.

Откуда-то сверху донесся шум. Треск стекла. И чей-то хриплый голос. Пьяный вой. Рейсек с друзьями вином заливает одиночество. Этот шум приходил издалека, не мешал, они его не замечали.

— Ты мой, — услышал вдруг Павел ее шепот. — Ты мой единственный человек! Ты знаешь, я хотела сегодня убежать.

— Куда?

— Не знаю. Наверное, к отцу и маме, в Терезин. Я очень по ним стосковалась. Что с ними? Ты думаешь, они там?

Павел не знал что ответить, не хотел глупых утешений, дешевой лжи, но вместе с тем боялся тех мыслей, что составляли ее мир. Он молчал.

— Но я не смогла уйти. Не смогла. Я люблю тебя. Ты всегда со мной. Даже когда я думаю о чем-нибудь ином. И когда мне грустно, ты все-таки со мной. Я никогда не поверила бы, что на свете может быть такое. Все в тебе люблю: голос, губы, светлые волосы, сердце. Я слышу его, когда ты близко. И эту морщинку: она появляется, если ты озабочен… Я так тоскую по твоим рукам, так люблю их прикосновение… По твоему дыханью… Если мы переживем эти времена, я за все вознагражу тебя, если ты только будешь еще любить меня…

— Почему ты так говоришь?

— Тогда я уже ничего на свете не буду бояться. Обещаю тебе! Я хочу иметь твоего ребенка. Я это знаю! Твое дитя!

У Павла кружилась голова. Он затаил дыхание. Сжал ее в объятиях, опасаясь слов. Пусть замолчит! Неизбежность надвигающегося заставила его трепетать. Ласки Эстер застали его врасплох. Он не узнавал ее. Поднялся на локтях, ее шепот кружил ему голову, дурманил, сердце бешено колотилось.

— Слышишь? Очнись!

— Павел!

— Что? — прошептал он.

Эстер с силой притянула его, прижалась губами к его неподвижному рту. Он услышал ее голос.

— Хочу быть твоей. Сейчас, сейчас же, не жди… милый…

* * *

Прочь время! Оно шумело рядом, но их не касалось. Они выпали из его грохочущей кареты.

Сверху снова раздался хриплый вопль, звон разбиваемого стекла, треск дверных косяков, кто-то протопал под окном, оставляя за собой безобразные ругательства, угрожая кому-то. И снова тишина с далеким шорохом мышиных лапок и величественное тиканье часов за стеной. Тик… так…

Все кончилось; они возвращались на землю, еще ничего не понимая, потрясенные той силой, что таилась в них обоих. Оба молчали. Слов не было. Павел не открывал глаз, он все еще всем своим существом чувствовал ее близость. Кружилась голова. Они долго лежали так, среди городских стен, две маленькие судьбы, заброшенные под чью-то крышу. Сколько это длилось? Годы, световые годы, которыми измеряется расстояние между звездами.

Павел взглянул на светящийся циферблат и ужаснулся.

За окном стояла ночь.

Он осторожно встал, зажег лампочку. Удивился, что ничего не изменилось. Ничего. Стол, стул, черный чемоданчик, на окне молчит приемник. Он вернулся взглядом к Эстер.

Она уснула.

Желтоватый свет падал на ее волосы.

Павел склонился над ней затаив дыхание. Впился глазами в ее лицо. Она пошевелилась от его пристального взгляда. Легкая детская улыбка скользнула по губам, она прижалась лицом к подушке. Павел поцеловал ее, заботливо прикрыл одеялом и на цыпочках пошел к дверям. Не удержался, обернулся.

Резко распахнул двери и шагнул во тьму.

XII

Трах! Одинокий выстрел хлестнул по ночным улицам. Потом наступила тишина. Над городом еще лежала тьма. Звездная ночь только собиралась повернуться к утру. Нигде ни проблеска света.

Выстрел пробрался в сон откуда-то издалека, и пробуждающийся не поверил бы в его реальность, если б… один за другим не грохнули еще и еще, объединенные воедино треском пулемета. Та-та-та…

И снова минута невообразимой тишины в пустынных темных улицах.

И опять все повторилось с удесятеренной силой, перейдя в оглушительный грохот, от которого задрожали стекла в слепых окнах. Грохот заметался эхом в руслах улиц, как черная спугнутая птица, забился крыльями о стены домов.

Грохот несся над городом, врезался в сердце.

Стекла снова задребезжали.

Ужас, удесятеренный тьмой, охватывает душу, а мозг, неохотно стряхивая сон, в первые мгновения отказывается что-либо понимать.

Что происходит? Откуда? Это близко? Кажется, со стороны реки?

— Иисусе Христе! Иисусе Христе! — монотонно повторяет голос в соседней комнате.

Это мама. Когда Павел проснулся, все были уже на ногах. Он слышал материнские причитания:

— Иисусе!.. Спаси!..

Он выскочил из теплой постели, стуча зубами от холода, и, ничего не понимая, кинулся к окну. Стукнулся коленом об угол стула, и боль окончательно убедила, что это не во сне. Тихонько застонал. Высунулся на улицу, оперся руками о подоконник.

228