Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Страница 190

190

— Обижаешь?

— Ничуть. Просто констатирую: бланки должны были разослать лишь… некоторым.

— Ладно! — Мизина остановил его взволнованным жестом и тотчас перешел к укорам. — Мое прошлое ничем не запятнано, понял? Мизину никто ни в чем не может упрекнуть хотя бы вот настолько! Хотел бы я знать, сколько проходимцев вы приняли в партию…

— А мы их и выкинем — со временем. Всех до единого. Не удержатся!

— Как бы они вас не выкинули… но оставим это. Просто, — Мизина снова развел руками, — я кое-кому не нравлюсь… Вот и расправились. А у меня, бог свидетель, были добрые намерения. Помочь республике… партии… работать…

— А вам никто и не мешает. Работайте на здоровье.

Тут уж Мизина перестал владеть собой.

— Работайте! Работайте! — закричал он дрожащим голосом, и лицо его потемнело от негодования. — Убили вы меня! Унизили! Понимаешь ты это? Двадцать пять лет ждал! Трудился как вол! И что? А ничего! Вот она, награда! Без нужды врагов наживаете… Страшных врагов! Попомнишь ты еще мои слова! С огнем играете! Подкапываетесь… но когда-нибудь все это вам же на голову рухнет!

Он резко провел рукой сверху вниз, обозначая, каким глубоким будет их падение, сказался актер-любитель.

— Вы нам угрожаете?

— Нет — предостерегаю!

— От кого? От себя?

— Нет. Я уже старый человек. Уж вы об этом позаботились. Но врагов у вас много. Страшно они вас ненавидят, товарищ. И много их!

— Вас много.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказал. Никому не спрятаться за партбилет!

— Хорошо, — ошеломленный таким оборотом Мизина перевел дух. — Но что вы будете делать с врагами-то?

Бартош перегнулся вперед:

— С настоящими — будем бороться. И разобьем их. Это уж можете нам поверить. А всяких скользких насекомых, ядовитых пауков, весь этот трусливый, подлый сброд — раздавим!

Бартош даже задохнулся, на лбу его прорезались морщины. Ударив обеими руками по подлокотникам, встал, словно оттолкнулся от кресла.

От двери еще обернулся:

— Вы нас предостерегли — спасибо; хочу отплатить вам за труд. Я предостерегаю вас! Поняли мы друг друга?

Дверь за ним захлопнулась со звоном.

Он подошел к Марии, которая слышала весь разговор и теперь, бледная, стояла перед зеркалом, надевая синий берет. Бартош взял ее под руку:

— Пошли, девочка, — надо мне вдохнуть свежего воздуха.

Они вышли из стихшего здания, за углом молча взялись под руки и зашагали вперед. Бартош повел ее улицами Нового Места к Влтаве. Слушал ее рассказ о забавах Машеньки, успокоенно улыбался и молчал, поглядывая на прохожих. Пришли на Кампу, остановились у невысокой каменной ограды над самой плотиной, под старым, уже покрывающимся осенним золотом каштаном, что клонил свои ветви над водой. В последнее время они полюбили это место. Здесь было тихо, грохот города долетал издали, словно поглощаемый гулом плотины, белевшей от пены поперек темной реки в спускающихся сумерках. На том берегу разом вспыхнули огни набережной, дрожащие пальцы отсветов легли на гладь реки.

— Хотел я тебя попросить, Мария, — тихо проговорил Бартош. — Есть у меня старенькая мама, я тебе о ней рассказывал. Живет она в деревне, у Лабы-реки. Все откладывал, но теперь решил: послезавтра съезжу к ней. Что-то взгрустнулось мне. Да, старая она уже, и мне немножко тревожно за нее.

Мария поддержала его намерение, хотя и не догадывалась, зачем он ей об этом говорит.

— Так вот хочу тебя попросить: поедем вместе! Стоят такие чудесные дни, тебе у нас понравится, пражанка! Поедем!

Она помолчала, глядя на реку, — обдумывала предложение. Потом подняла к нему серые свои глаза и кивнула.

Возвращаясь в свой дом на Виноградах окольным путем, через Ригровы сады, Мизина встретил Ворваня, — бывшего «Кашалота», — которого не видел уже давно. Он издали узнал этого ощипанного, дряхлеющего орла, хотел уклониться от встречи, но Ворвань тоже заметил Мизину и двинулся к нему. Только тебя мне не хватало! — подумал дядюшка. Будешь отравлять мне настроение своим хныканьем! У меня и своих бед довольно!

— Низко кланяюсь, пан директор. — Мизина приподнял шляпу, не останавливаясь.

Ворвань вынужден был подстроиться к нему; засеменил рядышком, словно послушный ученик с преподавателем, который может провалить его на экзаменах. Ворвань очень изменился, постарел, на плаву его держала только упрямая, слепая вера, что однажды он вернется в директорское кресло. Кого бы первым расстрелять? — кровожадно соображал он по ночам, прослушав обнадеживающие комментарии «Голоса Америки». Кого? Их ведь много, как песчинок на берегу моря; и он разумно расстался с мыслью, что можно будет перестрелять всех коммунистов, всех, кто его опозорил, — ведь этак станут все заводы, следовательно, окажется не у дел и сама компания. Их слишком много! И виселиц не поставишь сколько нужно — на это уйдут целые леса, а древесину можно использовать куда выгоднее. Перед глазами у Ворваня все стояло несколько человек — уж эти-то его, этих он возьмет на себя! Особенно того, чье лицо являлось ему даже во сне: Бартоша!

И вот он пыхтит рядом с молчащим Мизиной, накручивая шарманку привычных посулов. Теперь уж крайний срок — весна! Атлантический пакт! Слушали в пятницу передачу Би-би-си? В Западной Германии — военные маневры. За рубежами подготовляют для нас новое правительство….. А как дела в компании? Я так и думал, все под горку, правда? А сына моего забрали в их армию! Нет, долго они не продержатся, особенно в экономике, ведь это все — дураки, профаны! Рабочие директоры — слыхали такое? Настанет голод, обнищание, уж это-то их образумит! Слыхали, на заводах беспорядки… Вот и хорошо! Однако, уважаемый друг, потребуется кое-что и от нас… это вам уже не протекторат!

190